Неточные совпадения
— Позор и срам! —
отвечал полковник. — Одного боишься, — это встречаться с Русскими за границей. Этот высокий господин побранился с доктором, наговорил ему дерзости за то, что тот его не так лечит, и замахнулся палкой. Срам просто!
Лицо
полковника вдруг обмякло, как будто скулы его растаяли, глаза сделались обнаженнее, и Самгин совершенно ясно различил в их напряженном взгляде и страх и негодование. Пожав плечами и глядя в эти спрашивающие глаза, он
ответил...
— Считаю себя недостаточно подготовленным для этого, —
ответил Самгин, незаметно всматриваясь в распустившееся, оплывшее лицо жандарма. Как в ночь обыска, лицо было усталое, глаза смотрели мимо Самгина, да и весь
полковник как-то обмяк, точно придавлен был тяжестью парадного мундира.
То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что,
отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что
полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
— Да, недурной, —
отвечал полковник, несколько пораженный ее бойкостью.
— Я-с, я самый! —
отвечал полковник с самодовольством.
— Да, она писала мне, —
отвечал Плавин вежливо
полковнику; но на Павла даже и не взглянул, как будто бы не об нем и речь шла.
— Жалею! —
отвечал, немного краснея,
полковник: он в самом деле до гадости был бережлив на лошадей.
— Вот как, а! —
отвечал ему на это
полковник. — Ах, миленький мой! Ах, чудо мое! Ах, птенчик мой! — продолжал вскрикивать старик и, схватив голову сына, стал покрывать ее поцелуями.
На все это Павел
ответил полковнику только пожатием руки и небольшою улыбкою.
— Нет, не надо, —
отвечал полковник: — эта вот комната для детей, а там для меня.
— Велел, —
отвечал Павел с досадою. Он обыкновенно всеми вещами отца распоряжался совершенно полновластно.
Полковник только прикидывался строгим отцом; но в сущности никогда ни в чем не мог отказать своему птенчику.
— Не знаю, —
отвечал полковник. Он знал, впрочем, эту песню, но не передал ее сыну, не желая заражать его вольнодумством.
— Не знаю! —
отвечал протяжно
полковник, видимо, недоумевая. — Это к нам! — прибавил он, когда экипаж, выехав из леска, прямо повернул на дорогу, ведущую к ним в усадьбу.
— Да, вон корова пропала, лучшая, шельмы этакие! —
отвечал полковник.
— Идем! —
отвечал полковник.
— Да, —
отвечал Еспер Иваныч протяжно и тоже слегка покраснел; да и
полковник как бы вдруг очутился в не совсем ловком положении.
— Он у меня, ваше превосходительство, один! —
отвечал полковник. — Здоровья слабого… Там, пожалуй, как раз затрут… Знаю я эту военную службу, а в нынешних армейских полках и сопьется еще, пожалуй!
— Думаю, —
отвечал сердито
полковник.
— Non, merci, [Нет, благодарю (франц.).] —
отвечал Вихров; ему всего скорее хотелось добраться до дела. — Я приехал с просьбой к вам,
полковник, — начал он, не откладывая времени.
— Непременно! —
отвечал он и торопливо повел обеих дам к
полковнику.
— Очень рад, —
отвечал полковник, привставая со своего места.
Полковник решительно ничего не понял из того, что сказал Еспер Иваныч; а потому и не
отвечал ему. Тот между тем обратился к Анне Гавриловне.
Но Ромашов, безукоризненно отдавая честь и подавшись вперед на седле,
отвечает с спокойно-высокомерным видом: «Виноват, господин
полковник…
— Отчего? —
отвечал он с досадой, — очень приятно иметь этакого дядюшку-заику,
полковника, и все это родство.
Он, быв спрошен об этом,
отвечал письменно, что ему на то было дано разрешение от Иосифа Алексеича Поздеева [Поздеев Иосиф Алексеевич (ум. в 1811 г.) —
полковник, известный в свое время масон.], а потом и от Федора Петровича Ключарева [Ключарев Федор Петрович (1754—1822) — драматург и мистик, с 1816 года сенатор.
— Это скорее может сделать губернатор и губернский предводитель, чем я: мы только наблюдаем, но никогда ничем не распоряжаемся, —
ответил ему
полковник.
Я с недоумением посмотрел на него и
отвечал, что в таком случае, мне кажется, дочь
полковника ничего не в состоянии сделать.
Полковник и говорит: «Сколько охотников?» Адъютант
отвечает: «Сто десять охотников».
— Закусить! Ха-ха-ха! Закусить! —
отвечал Фома с презрительным хохотом. — Сперва напоят тебя ядом, а потом спрашивают, не хочешь ли закусить? Сердечные раны хотят залечить какими-нибудь отварными грибками или мочеными яблочками! Какой вы жалкий материалист,
полковник!
— Ничем,
полковник, —
отвечал Фома с постной миной. — Продолжайте не обращать на меня внимания и будьте счастливы без Фомы.
— Не беспокойтесь обо мне,
полковник, —
отвечал Фома слабым голосом, голосом человека, прощающего врагам своим. — Сюрприз я, конечно, хвалю: это изображает чувствительность и благонравие ваших детей. Стихи тоже полезны, даже для произношения… Но я не стихами был занят это утро, Егор Ильич: я молился… вы это знаете… Впрочем, готов выслушать и стихи.
— Образ мыслей здесь самый, вашество, благонамеренный, —
отвечал полковник, — и если б только начальство уважило мое ходатайство о высылке отставного поручика Шишкина, то смело могу сказать…
— Ладно, знаю, — сумрачно
отвечал полковник. — Опять надуешь…
— Теперь,
полковник, вы меня напоили и накормили, так уж, по доброму русскому обычаю, спать уложите, а там завтра уж и спрашивайте. Сегодня я
отвечать не буду, сыт, пьян и спать хочу…
Я теперь не могу сказать, о чем была афиша: я делал вид, что читаю, а на самом деле прислушивался к разговору и помышлял, как бы провалиться сквозь землю, потому что бежать боялся: как бы не вызвать подозрения. До меня доносились отрывочные фразы
полковника, на которые односложно, как-то сквозь зубы, будто нехотя,
отвечал князь.
По-видимому, высокого, с английским пробором на затылке, жандармского
полковника заинтересовали эти басы, а полицмейстер, у которого был тоже пробор от уха до уха, что-то
отвечал на вопросы жандарма, потом качнул головой: «слушаю, мол», и начал проталкиваться на своих коротеньких ножках к выходу.
—
Ответивши таким манером смотрителю, покойный улыбнулся этак и говорит солдатикам:"А что, ребята, к пяти часам будем в Рахине?"Ну, разумеется: ради стараться! Сейчас — барабаны! Песенники вперед! на приступ! гора к черту! — и к пяти часам у нас уж кипел горячий бой под Рахиным! К шести часам гидра была при последнем издыхании, а в девять
полковник уж был в Яжелбицах и говорил мне: ну, теперь я надеюсь, что и ты не скажешь, что я ухи не заслужил? И скушал разом целых три тарелки!
Когда я узнал, что он тот самый
полковник, которого ты угощал на своем биваке, то, разумеется, стал его расспрашивать о тебе, и хотя от боли и усталости он едва мог говорить, но
отвечал весьма подробно на все мои вопросы.
— Однако ж, я думаю, —
отвечал хладнокровно
полковник, — вы видали много русских пленных офицеров, которые вовсе на скифов не походят?
— Да! —
отвечал один пожилой кавалерийской
полковник, — вон на той стороне реки и деревянный дом, в котором третьего дня ночевал император.
—
Полковник Янсутский, —
отвечал Янсутский с ударением на слове
полковник.
Сделал
полковник ночью ревизию в дворе орловского мещанина и забрал на съезжую Степана и Настю. Растерявшаяся и перепуганная Настя спросонья ничего ни могла разобрать: мундиры, солдаты, фонари, ничего она не понимала, о чем ее спрашивают, и не помнила, что
отвечала. До съезжей их вели рядом с Степаном, но ни о чем не позволяли говорить. Настя была спокойна: она только смотрела в глаза Степану и пожимала ему руку. Они были связаны рука за руку тоненькою веревочкою. Степан был бледен и убит.
Бродяга еще больше растерялся, и, если бы
полковник был несколько наблюдательнее, у него, вероятно, нe хватило бы духу продолжать свой допрос. Но он принадлежал к числу тех людей, для которых самодовольное прекраснодушие застилает все происходящее перед их глазами. В этом была его несомненная сила, и Бесприютный как-то растерянно
ответил...
Бесприютный ничего не
ответил, но это не остановило словоохотливого
полковника. Повернувшись в свободной и непринужденной позе фамильярничающего начальника к стоящим за ним офицерам, он сказал, указывая через плечо на бродягу большим пальцем...
— Я самый, —
ответил бродяга, опять кидая на
полковника равнодушный короткий взгляд.
— Господин
полковник! Вы, кажется, хотите только оскорблять меня, и потому позвольте мне не
отвечать вам.
— Я прямо от
полковника, — сказал он,
отвечая на вопросительный взгляд, которым я его встретил: — завтра батальон наш выступает.
— Я везу вас теперь, Борис Андреич, —
отвечал Петр Васильич с расстановкой, — в один очень почтенный дом — к Тиходуевым. Это препочтенное семейство. Старик служил
полковником и прекрасный человек. Жена его тоже прекрасная дама. У них две дочери, чрезвычайно любезные особы, воспитаны отлично, и состояние есть. Не знаю, какая вам больше понравится: одна этак будет поживее, другая — потише; другая-то, признаться, уже слишком робка. Но обе могут за себя постоять. Вот вы увидите.
— Очень приятно! Очень приятно-с! —
ответил полковник с поклоном, отличавшимся той невыразимо любезной, гоноровой «гжечностью», которая составляет неотъемлемую принадлежность родовитых поляков. — Я очень рад, что вы приняли это благоразумное решение… Позвольте и мне отрекомендоваться:
полковник Пшецыньский, Болеслав Казимирович; а это, — указал он рукой на двух господ в земско-полицейской форме, — господин исправник и господин становой… Не прикажете ли чаю?